С.  Мосякин. ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Из канцелярии раздался вопль:

- Дневальный!! Свободного!

Свободным был я.

- Товарищ старший лейтенант, разрешите войти, - я остановился на пороге.

- У-гу, браток, заходи, - Гласов мне улыбался. - Ты что такой грустный, браток? - ему было скучно. - У тебя что, кто-то умер?

- Никак нет.

- А-а, ты, наверное, такой грустный, потому что у тебя до сих пор никто не умер?

- Никак нет, - Я стоял и не мог понять, чего он от меня хочет. Ночью я спал мало, теперь к тому же хотел есть, а состояние покоя неудержимо втягивало меня, даже стоящего, в сон. Я выбрал точку на стекле в уровень с ухом Братка и уставился в нее. В голове пролетели обрывки мыслей, какие-то лица, фразы, а потом вдруг отчетливо всплыла картина с абитуры.

Сдавали плавание. Нас на машине повзводно возили к небольшому озерцу. Было жарко. Сдача началась с утра, но пока дошла очередь до нашей роты, день перевалил за половину. Мы маялись от душного зноя, лежа на траве, и то и дело бегали в умывальник обливаться холодной водой. После обеда чертовски захотелось спать, и как раз в это время дали команду ехать. Я размяк, расклеился, и с нетерпением ждал, когда наконец бухнусь целиком в воду. О том, что нужно еще и куда-то быстро плыть, я не думал. Вода была взбаламучена не одним десятком тел, и все же я с огромным удовольствием плюхнулся в зеленую жижу. Я греб насколько мог быстро и жалел о том, что скоро закончатся мои пятьдесят метров. Мне поставили четверку. Нехотя одевшись, упал на траву. Больше сотни кандидатов валялись вокруг в ожидании машины. Время шло. Опять стало клонить в сон, но издалека донеслось:

- Рота, ко мне! В линию взводных колонн по три - становись!

Мы лениво поднялись. Никто нас не подгонял. И сержанты, и наш Браток - все порядком устали. Браток появился перед строем. Он улыбался, но улыбка была кислая.

- Ну что, браточки, тряхнем костями?

Этим он явно озадачил и, пока мы соображали, что к чему, добавил:

- Машина сломалась. Выдвигаемся пешим маршем.

Ян, облизнув пересохшие губы, крикнул из строя:

- Товарищ старший лейтенант, а может, мы подождем, ее починят, и она за нами приедет?

- Браток, нафикеемать, это военная машина. Она вообще не должна ездить - она должна чиниться.

Ян обвел нас взглядом и ухмыльнулся:

- Баста, карапузики.

- В походную колонну. . .

Браток скомандовал и поплелся впереди роты. Через несколько минут из головы колонны раздались победоносные крики: появился "ЗИЛ". Однако радость оказалась преждевременной. Нас было под две сотни человек, и всех одна машина увезти не могла. Браток принял решение быстро. Первую партию запихали в машину. В кузов набилось полсотни человек - вдвое больше нормы. "ЗИЛ" уехал, а мы пошли дальше. Минут через двадцать машина вернулась, и вобрала в себя вторые полсотни. Мы шагали. Когда половина пути была позади, "ЗИЛ" приехал в третий раз. Браток пересчитал кандидатов оказалось шестьдесят семь человек вместе с сержантами - и скомандовал:

- Все к машине! По местам!

- Все не влезем, - подсказал Ян. - Товарищ сташнат, а?

- Браток, лучше плохо ехать, чем хорошо идти.

Первые полсотни уместились в кузове легко, но у бортов еще стояло почти двадцать человек. Места в кузове больше не было. Сержанты выматерили сидящих, внутри произошло броуновское движение, и под тент удалось утрамбовать еще четверых. Когда казалось, что наступил предел, Браток выдал монолог из названий детородных органов и запинал наверх обоих замкомвзводов. Пеших осталось человек двенадцать.

- Вы что, братки, нафикеемать? Сейчас пешком пойдете! - он угрожающе смотрел внутрь кузова.

- Лисовский, принимайте тело!

Гласов подтащил к заднему борту очередного кандидата и, когда тот полез наверх, с силой пиxнyл его в зад. Ян схватил горемыку за руку и заорал:

- Передавай по второму ярусу! - тело на руках переправили к переднему борту, где оно и осталось лежать. Туда же затащили, еще одно,  еще ... я сидел, сжавшись в комок, на поперечной лавке в центре кузова. И чувствовал себя счастливчиком, потому что на полу между лавками тоже сидели и лежали в разных позах мои товарищи. Поездка вот так, на полу, в мягком ЗИЛе, не предвещала им ничего хорошего.

Уместились все. Браток захлопнул за собой дверцу кабины, машина дернулась, и лавка, на которой сидели я и еще шесть человек, рухнула вниз. На доли секунды я почувствовал, что лечу, состояние полета сменилось адской болью. Лавка зависла у самого пола, ударив по сухожилиям выше пяток Под лавкой оказались ноги и сидящих на полу. Когда вопли достигли пика, рухнули одна за другой еще две лавки. Кузов яростно матерился. Я чувствовал на сухожилиях лавку, а на лавке шесть человек, и не отставал от коллектива. Еще я пытался выпрямиться и как-нибудь сесть. Или лечь. Но шевельнуться было невозможно. На мое плечо свалилась со второго яруса чья-то ляжка.

- Козел, убери ногу! - завыл я.

- Чмо, сам сидишь на лавке и. . .   '

Дальше я не услышал. Машину тряхнуло, я полетел вверх, потом вниз и опустился на что-то круглое. Из-под зада послышались задыхающиеся матюки. Этим чем-то была голова. Прозрение сменилось болью в паху. Между ног просунулось чужое колено. Ощущения нарастали. Какое-то время я бьш вне себя. Когда чувство реальности вернулось, я снова ощутил на плече ляжку и заорал:

- Сволочь, убери ногу!

- Сволочь, слезь с башки! - ответили снизу.

Машину опять тряхнуло. Подлетев вверх, я схватился за тентовую дугу.

Ляжка слетела с плеча и рухнула вниз. Там раздалось: «Твою мать»! Я висел. Подо мной копошились руки, ноги и головы. Садиться на них было жалко. Ноги мои были стиснуты в коряво-согнутом положении, а пальцы на руках медленно разжимались. Машина начала вписываться в поворот. Момент был критический. Содержимое кузова придавилось к  левому по ходу борту, и его заднее крепление сломалось. Рухнули и упали на ноги последние три лавки. «Аа-а! У-у-у»! - солировали они в общем хоре.

Машина еще не вышла из поворота. Поломка переднего левого крепления грозила десантированием через левый борт. Десятки рук взлетели вверх и схватились за тентовые дуги. Держаться я больше не мог, но значения это не имело: дуги не выдержали веса тел и сломались почти одновременно. Я упал вниз, проклиная «ЗИЛ», водителя и Братка. Никто не кричал «стой!», предпочитая крикам о помощи стоны и ругательства. В голове мелькнула совершенно идиотская мысль: почему люди в такой ситуации не владеют разумом, а руководствуются инстинктами и эмоциями?

Ног я не чувствовал давно. То есть чувствовал, что правая нога нестерпимо болит, но видеть ее не видел. Внизу был сплошной узел из рук, ног и голов. Найти что-то свое в этой свалке было трудно. Машина в очередной раз подпрыгнула. Раздался громкий хруст, от боли потемнело в глазах. Не поняв, что трещит: кузов или кость, - я бросился спасать ногу. Нашел в клубке тел свою штанину, схватился за нее обеими руками и дернул на себя. «Придурок, это моя нога»! - отозвался кто-то.

Через секунду мне на плечи рухнули сразу две ляжки. Теперь нельзя было вращать головой. Чужие ноги сдавили шею. Воздуха не хватало, чтобы крикнуть. Я захрипел, но изловчился и схватил руками одну ляжку, отодвинув ее от шеи. Она вернулась в исходное. Улучив момент, повернул голову и впился в ногу зубами. Владелец ляжки взвыл, машину тряхнуло, ляжки. взлетели и повисли. Теперь на голове у меня была задница. Сопротивляться я больше не мог, несколько раз судорожно глотнул воздуха и закрыл глаза. Машина остановилась. Мы приехали.

Недавние впечатления проносились в памяти одно за другим, и я не успел вернуться мыслями в настоящее, как был захвачен новым воспоминанием. Браток в это время продолжал с упоением рассказывать о том, что я неудалый, не хочу служить, и что он научит меня любить Родину. Я не видел Братка, перед глазами стояла другая картина.

В этот день нас впервые вывели на занятия по строевой подготовке. Плац учебного центра был очень большим - так мне тогда показалось - и внушал непонятный страх. Пока мы дошли до него, я уже чувствовал себя на последнем издыхании. Занятия проводились со всей ротой, и главным был Браток.  Хотелось спать, есть после наваристой солянки хотелось еще больше, стертые ноги отказывались слушаться, и каждый шаг отдавался жуткой болью. Она пробегала электрическим разрядом вверх по телу и била в затылок, так что было непонятно, что у меня в мозолях: ноги или голова. Я хотел подойти к Братку и отпроситься с занятия, но, к счастью, Не сделал этого. Освобождения от врача у меня не было. Да и обращаться к врачу было довольно бесполезно, его рекомендации не были обязательными, и в итоге командир решал: освобождать от занятий или нет.

Так вот, я благополучно отказался от мысли подойти к Братку и поплакаться. Со стороны это выглядело бы так. Перед построением к Братку подкатил Вова Швец. Вова заикнулся о том, что болен.

- Что, товарищ курсант, вам плохо? - приветливо улыбнулся Браток

- Угу.

- Что?! Вам плохо?! Пишите рапорт!

Браток был доволен. Он наступал:

- Отчисляйтесь и идите в народное хозяйство. Коров за сиськи дергать.

Это был неотразимый удар. При малейшем поползновении вправо-влево предлагалось делать выбор: или быть офицером, или коров за сиськи… Первое звучало более приятно.

- Я не хочу, - Вова растерялся, зато Браток улыбался еще шире.

- Так вы же говорите, что вам плохо?

- Так точно.

- Пишите рапорт.

- Мне не плохо. Я просто ноги стер.

- А-а, вам не плохо? Значит, вам хорошо?

- Так точно.   

- Тогда станьте в строй. Вас там вылечат. Товарищ сержант, возьмите этого воина и ... - дальше Браток не смог отказать себе в удовольствии назвать Вову уеплетом. Хотя это было уже ни к чему. Словечко «воин» и так стало ударом в пах Вовы. Оно считалось словом замполитов, которых наши офицеры терпеть не могли, и было синонимом наихудших выражений, чем-то вроде «толстозадый, мешок, стукачок и вообще иди боевой листок рисуй». Так что я к Братку не пошел. Я пошел на строевую. Нас развели по квадратам плаца, и началось: «Строевая стойка принимается… По этой команде…»

Браток стоял на плацу и показывал строевую стойку. Он был тщательно выглажен, сапоги блестели. Его ножки буквой «х» при строевой стойке прогибались в коленках в обратную сторону. Братка даже можно было назвать красавцем в этот момент. Если бы не зад. Зад его был чересчур велик. Разрез на кителе сзади не сходился, показывая, что корма у Братка идеально округлых форм и больших размеров. Брюки в сапоги сидели в обтяжку, демонстрируя крутые бедра. С такими бедрами хорошо рожать. В общем, у него были вполне приличные бедра и такие же приличные ляжки, что создавало картину полной целостности. Ведь гораздо лучше смотрятся толстые ляжки, произрастающие из толстого зада, чем худое из толстого или толстое из худого. С ножками буквой «х» тоже было все в порядке. Это были ножки-символ, ведь половина слов у Братка начиналась с этой буквы.

«Вид справа... Вид слева...» Сначала мы насладились созерцанием Братка, но настала и его очередь. Браток ходил между шеренгами, похохатывая, когда мы тужились повторить самые простые приемы. Войско в коротких кителях, с раздутыми штанами-галифе, со стертыми ногами и с мыслями о мозолях с большим трудом улавливало смысл требований, а повторить что-то было для нас вообще пределом возможного. Мы были абсолютно, то есть совершенно гениально бестолковы в военных вопросах. Идти в ногу или повернуться на месте - все было проблемой. Браток показал роте уйму премудростей, каждый прием мы долго и нудно отрабатывали под команды третьекурсников, а рота все не шла и не поворачивалась. Я был на полнейшем автопилоте и через два часа занятий согласился бы дергать за титьки коров, лишь бы побыстрее уйти с плаца. Но я продолжал тупо шагать по квадрату, морщась от каждого шага. «Отдание воинской чести - начальник справа, - командовали третьекурсники, Делай раз, два, три, четыре»... я шагал по квадрату, прикладывал правую руку к головному убору, левую прижимал, потом опять махал руками, потом опять прикладывал, опять прижимал. «Отдание воинской чести - начальник слева делай раз, два, три». . .

- Эй, воин! - орал на кого-то Браток - Эй, чучело! Вы посмотрите на него! Товарищ курсант, - Браток чуть ли не в припрыжку бежал с дальнего конца плаца в нашу сторону, - Фамилия! Ваша фамилия!

Я шагал и думал, что вот сейчас Браток подбежит к очередному товарищу курсанту и, улыбаясь маминой улыбкой, заорет ему в ухо. Я не успел отгадать, какие неологизмы услышит рота, как вдруг увидел у своего носа разъяренное лицо и услышал вопль:

- Фамилия! Фамилия, нафикеемать!

- Курсант Лопатин, - только тут до меня дошло, что под танк с названием «Браток» попал я.

- Вы откуда приехали?

- С Казахстана, - продолжал я шагать.

Браток семенил спиной вперед, бедра его колыхались, злющие серо-голубые глаза заглядывали мне в лицо. Он брызгал слюной:

- С Казахстана, нафикеемать! Вы посмотрите на этого уеплета, а! Нафикеемать!

Я лихорадочно соображал, что вдруг смыло с лица Братка улыбку и вызвало слюноотделение. Все оказалось просто.

- Отдание воинской чести - начальник справа. Какая рука прикладывается, а? - орал Браток

- Правая.

- А когда начальник слева, нафикеемать, какая рука, а?

- Правая.

- Нафикеемать, а на хрена ж ты левую прикладываешь?

Дальше следовал набор «твоюматей». Я бледнел, желтел, потел. . .

Наконец я пришел в себя. Вокруг меня были стены канцелярии.

- Браток, але? Ты где? - Гласов смотрел на меня удивленно.

Помолчав с минуту, он сменил удивление на ехидную насмешливость:

- Вот что, товарищ курсант…

- Курсант Лопатин, - на всякий случай ответил я.

- Видите графин?

- Так точно.

Графин стоял на столе. Он был пуст, и стенки его были покрыты мутным налетом.

- Возьмите графин, вычистите его, всю эту муть уберите, наполните водой и несите сюда. Понятно?

- Так точно.

- Идите.

- Есть.

Я вышел, радуясь окончанию беседы. Вытащил из своей тумбочки материал для подворотничков, оторвал полоску, намотал ее на изогнутую проволочку и стал тереть стеклянные стенки. Злополучный налет оттирался легко. Но в одном месте, где горлышко расширялось, нехитрое приспособление оказалось бессильным. Крючок до этого места не доставал. Я сгибал проволочку и так, и эдак, но поскоблить не удавалось. Два чувства, совершенно противоположные, боролись во мне. Хотелось плюнуть, оставить графин как есть и отнести Братку. Но мне не хотелось нести его назад грязным. Я не хотел позволить Братку посмеяться еще и над тем, что не могу вычистить какую-то стекляшку или, что еще хуже, что я не различаю грязь и чистоту.

Мои размышления прервал голос Гласова:

- Дневальный! Свободного! Где графин?

Я набрал воды и зашагал к канцелярии.

- Ну что, товарищ курсант? - залыбился Браток.

Я молча поставил графин на стол и только тут сообразил, что молчаливой паузы быть не должно.

- А что, вас не учили отвечать, когда к вам обращаются?

- Учили.

- А че ж ты молчишь, браток, а?

Гласов взял графин и посмотрел на него, сощурившись. В памяти всплыла легендарная песня из мультика-оперы: «Сейчас прольётся чья-то кровь!.. Сейчас, сейчас..»

- Ну, браток, да ты и правда, того… Полчаса ходил где-то, а графин-то грязный.

- Так точно. У меня не...

- А что ж ты, браток? Я ж тебя спрашивал: все понятно?

Ответить было нечего. Нельзя ж было сказать Братку, что он достал меня настолько, что впору вцепиться в рожу.

- Вот что, браток, на графин. Накроши туда мелко газетной бумаги, налей воды и прополоскай. Ясно?

- Так точно.

- Вся служба завалена. Иди, родной.

- Есть.

Я вышел, недоумевая, что это за способ такой для отмывания графинов.

Выполнив инструкцию, я действительно полностью отмыл стекло. На этот раз мне повезло. Браток орал на кого-то, высунувшись из окна. Я поставил графин и вышел из канцелярии. Налет в графине завалил всю службу. Это было очень интересно.