С.  Мосякин. ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

До сих пор удивляюсь, откуда у меня взялось столько терпения, чтобы поступить. Мое представление о будущем складывалось, конечно, из телепередач и книг. То, что я видел там, было красиво. И интересно. Аксельбанты, белые перчатки, промасленные комбинезоны, пятнистый камуфляж, оружие, стрельбы - все это наложилось на детскую романтику игры в войну, замешалось на самолюбии и дало неожиданный результат.

Я все еще был кандидатом. Меня не выгнали, и сам я не ушел. Впрочем, второе исключалось из-за самолюбия. Но теперь вместе с восторгами от армии во мне жила и антипатия к ней. Регулярные щи и солянка на обед не прибавляли гордости за будущую профессию. Но главными штрихами в общей нерадостной картине оказались сержанты. Они оказались, конечно, не как в армии США, но зато через одного хохлы, что, как выяснилось, было тоже круто. За не вовремя сказанное слово или смешок роты подвергались примерно одинаковым воспитательным экзерцициям. Если нечто недозволенное случалось в строю, то рота переходила с бега на шаг, потом, дойдя до места назначения, поворачивалась кругом и возвращалась в исходную точку: на двадцать метров назад или на километр - все равно. Эти методы действовали, особенно когда подобные марши совершались в ущерб личному времени. Другим воспитательным приемом была уборка туалета. Но такой метод предназначался для индивидуальной работы. Практиковалось также выщипывание травы на старом асфальте и высказывание кандидатам мнения о них. В связи с этим неизменно упоминались использованные презервативы, раздавались обещания выдернуть ноги, вставить вместо них спички, заставить лизать полы в туалете и прочее - у кого на что хватало фантазии. А уж по части фантазии наши сержанты были на голову выше сержантов из Вест-Пойнта.

Все это рекомендовалось терпеть. Потому что нарушить что-то, а потом еще и встать на дыбки значило первым делом получить в ухо, а потом быть отчисленным с абитуры и на год проститься с мечтой о золотых погонах.

Видя, чем оборачиваются встречи и общение с сержантами, я старался всячески избегать младших командиров. В сочетании с ротным, жарой и постоянной солянкой, они были лишним раздражителем. Через две недели такой жизни книжная романтическая дребедень вылетела из моей головы. Но была одна картина, которая не давала зачахнуть упорству. Повторялась она достаточно часто.

В лагере появились курсанты. По слухам, это был четвертый курс. Чем они занимались, мы не знали точно. Но каждый день на обед приходил взвод. Все в этом взводе были одеты в тонкие маскхалаты. Курсанты блестели от пота, выделялись загорелыми лицами. Пот стекал по запыленной коже, оставляя на ней черные дорожки. Они были худощавы, спокойны и уверенны в себе, но молчаливое их спокойствие часто и неожиданно нарушалось взрывами хохота. Они оставляли оружие на плацу и шли в столовую. Один всегда оставался на улице. А мы ходили кругами около лежащих на асфальте автоматов, пулеметов, гранатометов и норовили поклацать ими, на что курсант-сторож неизменно говорил: «Не спешите. Надоест еще».

Это было чертовски интересно. Чем занимались они? Откуда приходили, грязные и неизменно веселы?? Неужели они стреляли из всего этого? Как оружие может надоесть - мне вообще это было непонятно. Я хотел стать таким, как они. Но когда нам удалось поговорить с некоторыми из них, нас шокировали фразой: «Мужики, куда вы лезете? Это же дурдом! Бегите, уматывайте отсюда, пока не поздно!»

Это было не просто непонятно - это было загадочно. Здоровые дядьки, ржущие как жеребцы, в которых не было и намека на сожаление или недовольство, повторяли одну и ту же фразу, подкрепляя ее замысловатыми ругательствами. А дни бежали. Кто-то из кандидатов залетал с пьянкой, кто-то получал двойку на экзамене. Все они выходили с сумками через КПП и шли в сторону города. Я смотрел на них и сочувствовал им, чьи планы и надежды не осуществились.