С.  Мосякин. ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Когда у тебя есть работа, время идет быстро. В армии работа есть постоянно. Если ее нет, то твой начальник для тебя договорится. Поэтому время в армии летит. Я не успел оглянуться, как наступила зима. Природа изменилась, и наша жизнь тоже.

Мы попритерлись друг к другу, перестали побаиваться офицеров, и теперь позволяли себе роскошь над ними смеяться. Втихаря, конечно. Мы напридумывали им прозвища, причем всем. Прозвища подбирались по внешности и чертам характера. Варианты были разные. Если кто-то из офицеров батальона был, по нашему мнению, толстоват, мы так и звали его: Толстый. Если толстяка хотелось окрестить утонченно, то говорили «Худой». Комбата, который гонял нас немилосердно, не щадил и заставлял работать на износ, называли ласково: Коля. Капитан Глотов был смуглолиц, черноволос и всегда абсолютно спокоен. Поэтому звался он «Гойко Митич»      (Гойко МИТИЧ - популярный В 70-80 годы киноактер, известный исполнением ролей индейцев в вестернах). Своего командира взвода мы звали Юрой.

Юра был любимцем батальона. У него были хорошие отношения с офицерами, и он умудрялся никогда не портить жизнь взводу: не устраивал бестолковых построений, не наказывал всех из-за одного и часто шел навстречу в шкурных делах. При этом мы его почти не видели. Всю его работу делали сержанты. А он появлялся несколько раз в день, пять-шесть минут беседовал с замкомвзводом, говорил ему на прощание:

- Я на складе, - и исчезал.

- А на каком? - спрашивал его Фиронов.

- На том же, - отвечал Юра.

Не доставал больше Браток. Майер вышел из отпуска, и Гласов занимался теперь только первым взводом.

Незаметно закончился первый семестр. Грянула экзаменационная сессия.

Завтра предстояло сдавать зачет по физике.

А сегодня стояла чудесная солнечная погода. Ночью шел снег, деревья были присыпаны им и казались большими лежащими на земле снежинками. От воздуха кружилась голова. И ощущение это было не у меня одного.

Взвод стоял в коридоре учебного корпуса. Начиналось занятие по авто подготовке. Из глубины коридора стремительно приближался полковник Брушницкий. Мы звали его Хорунжим. Хорунжий был замечателен тем, что мог разговаривать, используя только два слова.

- Равняйсь! Смирно! - скомандовал Фиронов и доложил, - Товарищ полковник, представляю четвертый взвод второй роты в количестве двадцати восьми человек для занятий по автоподготовке.

- Бгэ! - рявкнул Хорунжий. При этом первый и третий звуки были у него русскими, а второй - английским с характерной картавостью.

- Здравия желаем, товарищ полковник! - ответили мы.

- Бrэ!

- Вольно!

Мимо поспешила лаборантка с кафедры:

- Доброе утро, Ростислав Сигизмундович!

- Бгэ!

Он внимательно обвел нас взглядом. Мы держали в руках шинели. Это было запрещено.

- Чимпендосы! - сказал Хорунжий. Он разделил взвод пополам. Группа, где был я, отправилась в парк, на изучение материальной части. В парке нас встретил молодой майор. Тихий голос, которым он подал команду «Вольно!», изобличил в нем не командира, а инженера. И еще одна деталь говорила в пользу этой догадки. Брюки его снизу были подпачканы, каблуки на ботинках сбиты, шинель когда-то порвана от нижнего среза до самого пояса, а теперь аккуратно зашита. Настолько аккуратно, что шов я заметил случайно. Майор проверял группу по списку:

- А. .. Асан... Асан... - он чуть заикался и не мог прочитать фамилию.

- Асангалиев. Я!

- Б- Бесканов!

- Баскаков. Я! - Васька заулыбался.

- П-Палов! - эту фамилию он произнес легко.

- Я. .. - обычным умирающим голосом отозвался Палец.

- К-кого не назвал?

- М-меня, - взводный поэт Юрка нахмурил брови и надул губки. Его, маленького, всегда забывали и не замечали. Почти каждый дежурный по училищу, проверяя ночью роту, не верил, что в Юркиной кровати кто-то спит. Такая она была пустая - и шарил руками под одеялом и подушкой. Юрку в итоге будили, зато выяснялось, что он не в самоходе.

- К-кого? - переспросил майор.      ..

- М-меня. К-ксант Мцквч.

Юрка тоже слегка заикался, а когда волновался или злился, проглатывал гласные.

- А-а. Мцквч... - протянул майор. Что-то все равно не било с именным списком.

- Мцквч... - здесь нет такого.

- Мицкевич, - фыркнул Васька. Он выключил звук И надрьrвался от хохота.

- А-а. Мцквч. П-понятно. Т-товарищи к-курсанты. У к-кафедры к вам большая просьба: п-помочь в изготовлении стенда. Но для этого сегодня придется отклониться от темы…

- Да ладно. Что делать-то? - согласился Васька.

Нас отвели в теплый бокс. Там на огромном стеллаже лежали разобранные до винтиков движки. Работа была несложная: перемывать детали в соляре. Майор выдал комбинезоны, мы переоделись и взялись за дело. Палец возился в углу.

- Эй, ты что шаришь? - позвал Васька.

- Да тут весь комбез рваный. Сейчас. Зашью по-быстрому…

Железки проворно купались в корыте. Помогал нам прапорщик. Прошел час.

- Ни фига себе, а где ж Палец-то? - удивился Васька.

- Палец? - прапорщик вытащил из ванны железный стержень, - Вот он.

- Не тот.

- А какой еще... Тут только один...

- У нас есть свой, взводный. Палец, ау!

Прапорщик не понял, в чем дело, пока мы не стали искать Пальца по закоулкам.

Он был найден спящим в бронетранспортере.

- Вы что, все знаете? - спросил его майор.

Ну, такой движок я разбирал, - снисходительно прогундосил Палец. Комбинезон он так и не надел, на кителе у него был прицеплен значок «60 лет за рулем».

- Одевайте комбинезон и марш ко взводу.

Палец оделся. Одна штанина его комбинезона была порвана, оторванный клок болтался на ягодице. Палец невозмутимо застегнулся и засунул руки в соляру.

В следующие три часа случилось множество нестыковок. Группу отправили на практическое вождение. Вообще мы должны были водить на автодроме, но в этот день нам разрешили поездить вдоль училищного забора.

Началось с того, что Процен побил инструктора-прапорщика. Тот врезал ему подзатыльник за плохой поворот и еще обругал, а Процен поправил шапку и дал прапорщику в глаз. Инструктор сбежал из кабины и пожаловался Хорунжему. Хорунжий долго беседовал с Проценом. До нас долетало «мать», «бrэ» и «чимпендос».

Потом Вовка Хлыщев - единственный с правами всех категорий в нашей группе - почему-то поехал не вдоль забора, а конкретно поперек и завалил бетонную плиту. Хорунжий Вовку вызвал и пятнадцать минут на него орал.

День был явно не для вождения. Прямо под носом сотрясал рычанием воздух Хорунжий, а завтра предстояло сдавать зачет. Больше всего не хотелось чем-то рулить. С такими мыслями я залез в кабину. Ездил я ужасающе долго, думал обо всем, только не о дороге, и постоянно ошибался.  Мой инструктор регулярно нажимал на педаль тормоза, хватался руками за голову и зажмуривался. Три попавшиеся встречные машины благополучно шарахнулись в сторону. Когда вернулись в исходное положение, инструктор побежал к Хорунжему. Я видел, что он показывает на меня пальцем, стучит кулаком по лбу и крутит пальцем у виска. Подходя к Хорунжему, я приготовился ко всем возможным военным ужасам.

- Чимпендос! - сказал Хорунжий и поставил мне за занятие двойку.

«Обошлось», - подумал я. Настроение стало хоть куда. Я с радостью думал о том, что мне не придется, как Вовке, восстанавливать разрушенный бетонный забор.

На следующий день объявились спортсмены. Их программа была насыщенная: сдать девять экзаменов и зачетов за пять дней и уехать в отпуск на неделю раньше остальных.

Сначала они пошли с нашим взводом на физику. Ее принимал Штейман. Это был серьезный мужчина лет тридцати пяти, кандидат наук. Фиронов изо всех сил собирал досье на него и выяснил, что найти подходы к Штейману можно. Он был фанатом футбола и «Спартака», обожал вымпелы, значки, шарфы, шапочки с символикой, а еще любил сигареты «Мальборо», красивые зажигалки и кока-колу. Каждый раз, когда ему перед экзаменом дарили гору спартаковских сувениров, блоки сигарет, выставляли на стол колу, шикарную пепельницу и эксклюзивную зажигалку, он аккуратно складывал сигареты в дипломат, одну пачку и всю колу уничтожал здесь же, во время зачета, ставил половине взвода двойки, благодарил, забирал зажигалку и уходил. И никто не знал, как Штейман принимает без «Мальборо» и без кока-колы.

Из первой восьмерки двойки получили двое. Начало, было неплохое. Следующим заходил я. Именно перед моим заходом нарисовались чемпионы. С ними объявился подполковник, старший преподаватель кафедры физподготовки и спорта - буксир. Он построил их в коридоре и скомандовал:

- Равняйсь! Смирно! Материал выучили?

- Так точно! - ответили спортсмены.

- Тогда вольно.

Дверь класса открылась, и вышел взмокший Потряс.

- Ну, что? - спросил я.

- Стандарт, длинный, три очка. Ни пуха тебе.

- К черту!

Я зашел в кабинет, следом заполз на буксире спортсмен. Я вытащил билет, спортсмен тоже. Подполковник с кафедры пару минут шептался со Штейманом. Штейман успевал курить "Мальборо".

- Ну-с, - сказал Штейман, - Кто у нас здесь многоборец, начнем. У вас сегодня еще один зачет, поэтому иду навстречу вашему наставнику, и с вами в первую очередь… Пожалуйста, товарищ курсант.

И первый пошел. Спортсмены отвечали один за другим, быстро и одинаково.

- Итак, дружище, что вы можете доложить по первому вопросу? - спрашивал кандидат наук.

- Ну… - отвечали ему.

- Понятно, - соглашался Штейман. - Слушаю второй вопрос.

- Э-э-э… - говорил спортсмен.

- Достаточно. Показывайте решение задачи, - говорил Штейман, забирал листок с ответом и убирал его в папку. - Ну-с, что вы еще можете мне рассказать?

- Я знаю, как устроена атомная бомба, - докладывал спортсмен.

- Да? - удивлялся Штейман, - Очень интересно, я слушаю.

Как только Штейман слышал что-нибудь про критическую массу, он говорил:

- Достаточно. Я вижу, что в военно-прикладных вопросах физики вы ориентируетесь хорошо. А это самое главное. Ставлю вам - он смотрел на преподавателя с кафедры, тот кивал - Ставлю вам «хорошо». И так было восемь раз. Но девятым в кабинет зашел Боря.

- А еще я знаю, как устроена атомная бомба, - вовремя объявил он.

- Да ну? - искренне удивился Штейман. - Рассказывайте.

- Нууу... в общем... Это... - Боря затормозил.

- Ладно, не надо. Лучше скажите вот что... Вы что заканчивали?

- ПТУ.

- Отлично. Какая специальность?

- Электрик я.

- Превосходно. Вот и расскажите про закон Ома для участка цепи.

- Эт самое… - сказал Боря и замолчал.

- Хорошо, оптимистично потер руки Штейман. - Ну, а как работает трансформатор?

- Да это ж все знают, - Боря сложил губы трубочкой, - Вот так: у-у-у-у-у.

- М-да. Ну, это тоже правильно. А скажите мне, товарищ курсант, из чего сделан эбонитовый выключатель?

- Не знаю, - промычал Борька.

Штейман бросил красноречивый взгляд на подполковника, тот понял и бросился на помощь:

- Ну, товарищ курсант, не спешите. Вот скажите: из чего сделан каменный топор?

- Из камня.

- Правильно. А из чего сделан эбонитовый выключатель?

- Не знаю.

- Ну, это ведь не главное, - как бы невзначай произнес Штейман. - Хорошо, последний вопрос. Скажите, товарищ курсант, а, почему батареи отопления в домах устанавливаются внизу, у самого пола?

- Понятно почему, - заулыбался Боря. - Кто ж такую тяжесть к потолку тягать будет?

- Что ж, правильно, - задумчиво протянул Штейман. - Вот видите, вы все знаете, не надо было волноваться, - он бросил вопросительный взгляд на подполковника, тот энергично закивал,- Ставлю вам «хорошо».

Когда последний спортсмен вышел, Штейман принялся за нас. Из пяти следующих курсантов трое получили двойки. Я вырвал трояк и был доволен: отпуску еще ничто не угрожало. Во взводе двойку получил каждый третий. В конце зачета Штейман приветливо улыбался и, долго благодарил нас. Пожав руку Порошину, он откланялся.

Физику мы успешно пересдали. Командир взвода сходил на кафедру, пошушукался со Штейманом, и тот через день пришел к нам в класс. Из сдававших в этот раз половина тоже получила двойки. Тогда Юра пошел на кафедру снова, и Штейман посетил нас опять. В общем этот барьер мы преодолели.